Из журнала "София"

БЛАГОДАРИ БОГА!

«Вера есть удел благодарных!, - писал святитель Иоанн Златоуст. И в трудную минуту наш батюшка советует:
- Благодари Бога!
Словом, когда становится невмоготу, мы, батюшкины чада, идем заказывать благодарственный молебен Спасителю, усматривая в скорбях промысл Божий.
Промысл Божий неведом нам до поры. И вот какую историю рассказала мне паломница из Сибири, родившаяся на западной Украине в приграничном селе:
«Родители мои были глубоко верующими православными людьми, и в семье было пятеро детей. За веру тогда преследовали. И перед самой Великой Отечественной войной нашу семью и других православных затолкали прикладами в эшелон и выслали по этапу в Сибирь. На этапе заболела и умерла мама. А потом нас высадили в голой степи, где возводился металлургический завод. Жить было негде - рыли землянки, а ели лепешки из лебеды. В дожди вода в землянке по колено, и папа надорвался, построив нам дом. Перевез нас в дом, перекрестился и умер. И остались мы мал-мала-меньше, а я старшенькая была.
Помню, пришел участковый с комиссией, чтобы отправить младших в детдом. А я ребятишек заслонила и на комиссию в голос кричу:
- Не отдам детей. Сама подниму!
В 14 лет пошла на завод и сорок лет отработала в аду и грохоте. Всех четверых в институтах выучила да осталась сама без семьи. А жених был желанный и в любви объяснялся, но не решился с четверыми меня замуж взять. Я в слезовую – исхожу слезами, и на Господа в гневе ропщу. Да как же Он допустил, чтобы нас с родины выслали и не помиловал даже детей? Уж как мои родители на коленях молились: «Господи, Господи, помилуй деточек! Сохрани их, Господи, и спаси!»
Отреклась я от Бога и вступила в партию. Даже парторгом завода была. И вдруг посылают меня в командировку на Украину и как раз в родные места. Прилетела я в мое село на крыльях радости, а там чистое поле – безлюдье. Не понимаю – где же село? Я в соседнюю деревню, а там старушки рассказывают:
- Немцы танками твое село с землею выровняли, и не осталось в живых никого. Видно, помиловал Господь православных, если увел вас от смерти в Сибирь. Экое диво, что вас пятеро выжило да все в люди вышли, и продлился ваш род!
Положила я тогда на стол партбилет в райкоме и в покаянии в Церковь пришла. С тех пор работаю на послушании в храме и прошусь в монастырь, чтобы грех свой искупить».
- Замечайте события вашей жизни, - говорил преподобный Варсонофий Оптинский. – Во всем есть глубокий смысл. Сейчас они вам непонятны, а впоследствии многое откроется.
Прошлое, действительно, порою так переосмысливается, что становится для человека открытием. Так было с паломницей из Сибири, и так было с моим папой-сибиряком, открывшим для себя заново родословную нашей семьи.

ЗАБЫТАЯ ВЕРЕВКА

Человек встроен Господом в историю и без понимания исторического смысла событий легко становится добычей самых низкий политических страстей. Мой папа инстинктивно чувствовал это и всю жизнь создавал фотоисторию семьи. Все большие семейные сборы включали в себя празднично-принудительный ритуал – мы обязательно фотографируемся, а потом любуемся фотодостижениями семьи: вот мы на фоне новой машины, а вот в процессе поедания шашлыков. Молодежь от фотолетописи шашлыков томилась и по-хитрому убегала из дома якобы на коллоквиум в университет.
Об исторических корнях нашего рода я знала то немногое, что по линии отца мы из обрусевших украинцев, переселившихся в Сибирь уже два века назад. Родовая отцовская фамилия Деревянко русифицировалась в Деревянкиных, и ничего украинского в нашей семье не было. Правда, мама порой в сердцах говорила папе:
- Ну, хохол упрямый!
- Это вы чалдоны, а я русский человек! – отвечал боевито папа.
Но один случай перевернул его сознание. Однажды папа пошел на перекличку очередников, стоявших за дефицитом в очереди по списку. И, когда выкликнули его фамилию, кто-то крикнул в толпе:
- Гей, Деревянко, выдь сюда!
Папа вышел и обомлел при виде генетического чуда – перед ним стоял, казалось, его брат-близнец, и они смотрели друг на друга, как зеркало в зеркало. А «близнец» уже восторженно кричал кому-то:
- Гей, Грицько, Опанас, побачьте – нашего Деревянку нашел!
Ка понимается теперь, папа был человеком внутренне одиноким, но в объятиях этих Грицько и Опанасов вдруг растаяло его сердце. Папа у нас даже пива не пьет, но теперь он сидел на траве с новоявленными братьями и поднимал с ними тосты за «щиру ридну Украину» и – ура! – «самостийную». «Самостийники» тискали папу в объятьях и от всего сердца жалели его:
- Сашко, родной ты наш Деревянко! Да як же ты в пленение к москалям попав?
В общем, дома потом папа объявил смущенно:
- Я, кх-м, украинец.
- Таки знала – хохол! – ахнула мама.
- Папа, - спросил я, - а ты хоть слово по-украински знаешь?
- Знаю. Кот – это «кит». Мне главное разобраться, да как же я к москалям попал?
С папой не соскучишься. Но на моей родине в Сибири так много обрусевших украинцев, будто свершилось некогда великое переселение народов. Особенно это бросается в глаза, когда едешь на машине по южному Забайкалью, где тянутся вдоль трассы сибирские села с глухими высокими заборами из бревен и массивными воротами под кабланом. И вдруг возникают на пути веселые селенья чисто украинского вида – беленые хатки с мальвами на палисаднике. На обед в такой хатке вам подадут галушки в сметане, вареники с вишнями и знаменитый украинский борщ. По утверждению этнографов, национальность дольше всего сохраняется в пристрастии к национальной кухне. Но украинского языка в этих хатках не знают, считают себя русскими, а на вопрос «можно войти?» отвечают чисто по-сибирски: «Ну!»
Тайна сибирских украинцев не давала мне покоя. Ведь не побегут же люди добровольно с родины в Сибирь. Но о причинах исторической трагедии, обусловившей массовый исход с Украины, нынешние потомки переселенцев смутно помнили одно:
- Из-за веревки ушли.
Мол, напали на Украину некие захватчики и вешали в колодцах на веревке детей.
- Кто вешал? – спрашиваю.
- Фашисты.
Такие объяснения, да еще со ссылкой на фашистский рейх казались недостоверными, тем более, что демографическая статистика свидетельствует – полная утрата языка происходит лишь в третьем-четвертом поколении переселенцев, а, стало быть, исход с Украины свершился минимум три века назад.
Словом, я считала байки про веревку местным фольклором, пока этнограф с Украины не пояснил: рассказы про веревку – историческая правда, и при насильственном обращении украинцев в унию был действительно массовый исход. Обращали же в унию так. Спускали на веревке в колодец младенца и ставили родителям условие: или они принимают унию, или ребенка утопят. Украинцы в вере народ горячий и готовы были за Православие насмерть стоять. Но одно дело – самому принять мученический венец, и совсем другое дело – мученичество ребенка. Вот тогда и побежали украинцы в Сибирь. Здесь они забыли родной язык, позабыв потом веру отцов, и запомнили только веревку, на которой захватчики вешали детей. А мне вспоминается, как умирал мой папа и даже перед смертью, приникнув к транзистору, слушал новости с Украины. Ни кровиночки уже в лице, а все печалится о своей милой родине:
- У нас на Украине опять плохо.
- Да, - говорю, - вот опять униаты…
- Детский подход! – перебивает папа, кадровый военный и подполковник в отставке, по-своему четко понимающий расстановку сил. – Униаты, демократы, аты-баты – это всего лишь камуфляж для агрессии, а люди с родины опять побегут.
С Украины тогда, действительно, бежало немало народа. Уезжали на заработки в Россию или семьями переселялись сюда. Помню, как приехал в Оптину пустынь автобус паломников с Украины во главе с протоиереем Александром. Из какой они были епархии, не знаю. Но запомнилась проповедь отца Александра, в которой он рассказывал о том, что замалчивалось в газетах:
- Нас убивают за православную веру, внедряя унию, и мы приехали сюда укрепиться, чтобы принять, если надо, мученичество за Христа.
В соборе стояла звенящая тишина, а батюшка рассказывал, как захватывают православные храмы. К церкви подъезжают автобусы с пьяными автоматчиками, и те врываются в храм, круша прикладами ребра священнику с прихожанами. Алтарь они обязательно оскверняют, справляя здесь нужду или загасив сигареты о престол. Проповедник называл имена священников, убитых в алтаре или скончавшихся потом в больнице от ран. Семинарию же, рассказывал батюшка, громили так – хватали за руки, за ноги семинаристов и, раскачав, выбрасывали со второго этажа спинами об асфальт.
А потом начался штурм епархиального дома. Молодого священника, преградившего вход к владыке, выволокли во двор и забили насмерть. Как отчаянно кричала мать священника, пытаясь прикрыть сына своим телом!
- Мы позвонили в милицию, умоляя предотвратить убийство, - рассказывал отец Александр. – А из милиции с хохотом отвечают: «Вот когда убьют, приедем полюбоваться на труп».
Не желая напрасных жертв, владыка хотел выйти к погромщикам. Но верующие стеной преградили дорогу:
- Владыка, убьют пастыря, рассеются овцы.
Забаррикадировавшись в комнате верхнего этажа, они молились вместе с владыкой. Автоматчики уже крушили прикладами дверь, когда одна женщина сказала:
- Владыко, у меня есть молитва преподобному Амвросию Оптинскому. Благословите читать.
Они опустились на колени, умоляя о помощи преподобного Амвросия Оптинского. И вдруг удивились – за дверью была тишина. Они выглянули в окно и увидели, как автоматчики, будто гонимые страхом, в панике бегут к автобусу. Один споткнулся, рассыпав доллары. А, приглядевшись, они увидели, как и другие на бегу рассовывают доллары по карманам.
- Вот почему, - закончил свою проповедь отец Александр, - мы приехали к мощам преподобного Амвросия Оптинского, заступника и защитника православных христиан.
После проповеди ко мне подошла одна из прихожанок отца Александра. Подала сверток с рушником и варежками и сказала по-украински певуче:
- Прими, будь ласка, на помин души.
- А кого поминать?
- Та меня, Марию?
- Как тебя, ты ведь живая?
- Да убивают же нас за Христа. Вдруг всех забьют, а ты помянешь.
Шел 1992 год. Готовилась к смерти украинка Мария, и по-сибирски спокойно умирал в больнице мой папа. Перед смертью он надел на себя православный крест и сказал, улыбнувшись по-детски:
- Вот, освятил верой отцов.
После смерти папы я машинально продолжала выполнять данное им некогда поручение – вырезать для него из газет материалы об Украине. Как же горько мне было об этих вырезок, где превозносилась уния – от века «истинная», «исконная» вера украинцев. Что ни издание, то многоголосый хорошо оплаченный крик: «Свободу униатам!» А про веревку забыли. Почему мы все забываем?